Можно всю жизнь писать цветки и настурции в разных позах или пейзажи со снегом, на который иностранцы так и падают. Если у кого коммерческое дарование, или если кто находит бесконечную сладость в бесконечном решении абстрактных декоративных задач на фигуративном материале (про нефигуративный я и не говорю, там для сладости вообще полный простор) – то флаг им в руки, тут всё ясно, о таких и речи нет.
Я не про них, а про таких, которые догадались, что любовь – это не только приятности регулярных совокуплений о более широких возможностях искусства. Ну, о том, что при помощи этого инструмента можно говорить нечто важное и единственное о странном звере человеке. Доходить во всём до самой сути. Пускай таких очень немного, но всё же жалко их. Тут ведь известно что начинается. Сто раз описано. Правда, описано в основном поэтами, художники существа неписьменные, зато уж поэты досконально ввели всех в курс дела, механизм действия давно уже не секрет.
Да, профетические свойства качественной лирики. Да, роковая суггестивная и автосуггестивная функция. Самозаклятие. Влияние на судьбы оказавшихся поблизости. «А мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом», «Нахлынут горлом и убьют», «Да будет живым, невоспетым», «Дабы ты во мне не слишком цвел – по зарослям: по книжкам заживо запропащу», «Это сделал в блузе светло-серой невысокий старый человек» - ну, все всё наизусть знают, чего там. Аксиома уже. Нахлынут и убьют.
Так вот, с художниками то же самое.
Конечно, и здесь можно на попятный двор, если кто догадался, чем оно чревато, и испугался. Можно дальше не ходить, можно законсервировать, «оптимизировать» и коммерциализировать достигнутое. На любом этапе можно, и заметят не сразу, зритель нынче не очень строгий, слаще морковки ему теперь редко что перепадает, а зато морковки теперь завались, вот он и нестрогий.
Но есть же и такие художники, которые, назвавшись груздями, не пугаются и на попятный двор не ходят. И есть такой особый жанр, где можно, с одной стороны, до конца идти бесконечно, а, с другой стороны, риск сломать себе и близким судьбу здешнюю и посмертную уменьшается на порядок. Не исчезает, но – вот в чем фишка-то! – уменьшается пропорционально серьёзности намерений художника.
Во всех других жанрах этот риск находится в прямой пропорциональной зависимости от дарования художника и серьезности его творческих намерений, а в этом жанре – в обратной.
Я про иконописание, если кто ещё не понял.
