Вместо вступления –
более двадцати лет назад, изживая своё подзатянувшееся неофитство, я записалась в КПП. В Клуб Православного Просвещения. И даже просостояла там целый сезон.
Не надо бггг, ибо тогда – это не сейчас.
Это сейчас уже все в курсе, а тогда это был вообще первый такой клуб и первый в нём сезон, а мы были как бы морские свинки для директора клуба, назову его для прозрачности Белльфийетов. Оставя на миг в стороне тот факт, что тов. Белльфийетов сам-то крестился чуть ли не за день до инаугурации клуба и на каждом шагу являл знаки своей, скажем мягко, не-в-темности, я нахожу, что как маркетинговый ход эта инициатива была гениальной. КПП прежде был обычным районным трудным подростковым клубом, а с преобразованием оного в КПП все трудные подростки, естессна, ушли обратно в свои подворотни, и на смену им пришел совсем другой контингент, вот, например, я. Хотя справедливости ради и оправдания ради своего замечу, что настоящей причиной моего прихода в клуб было его местонахождение. В подвале моего же дома, спуститься с пятого этажа и повернуть за угол.
И вот этот первый-то сезон и был чистый праздник, цирк с конями, и парламент, и ристалище страстей, и модный салон, и вообще всё что хошь в одном флаконе. Скучно там не бывало – очень уж всё было новое. Правда, скучно не бывало иной раз просто благодаря гомерическому идиотизму (тогда ещё новому, небывалому!) тамошних мероприятий и активитэ, или же благодаря гомерическому несоответствию уровня воцерковленности шефа - его православно-просветительским начинаниям, но иной раз бывало нескучно и в положительном смысле. Тогда, в начале лихих девяностых, кто только не прикатывался членствовать в этот КПП, и кого-кого только не приглашали спикером!
Вот там я и познакомилась с (кажется) Натальей, про которую, собственно,
разговор.
Сильно за сорок, тихая, приятная, хотя и простоватая. Из тех, кто в любой компании тихо делает что-то небольшое полезное и тихо греется об других людей, и, собственно, больше ничего. Довольно скоро она нас (с семилетним Минамотой) зазвала в гости, мы пошли, благо всё рядом, хотя и было понятно, что дружбы тут произойти не может, дама не из тех, с кем дружат. Жила она в типичной такой, классической, с довоенной патиной, коммуналке на Чехова, и комната ее оказалась как бы музеем прошлого. Ее прошлого. Это сейчас мне смешно – какое прошлое у сорокалетней тётки? У сорокалетней тётки всё только начинается. Впрочем, в данном случае даже и сейчас мне не смешно, потому что у Натальи-то всё и всамделе кончилось. Я знала, что она давным-давно вдова, но не знала, что замуж она вышла сразу после школы (увеличенные фотографии на стене, красавица в белом школьном переднике и солидный дядечка предпенсионных лет), а кто он был? – Артист. Он был артист.
У меня в голове сразу замелькал цирк, театр и кинематограф. Э?
Нет. Эстрада. Он был артист эстрады.
Ей явно хотелось об этом поговорить. Вернее, только об этом и хотелось.
И что же? Вокал? Миманс? Мелодекламация? Может, он был гипнотизер? Или престидижитатор?
Нет. Он – лекции читал.
Я, вчерашняя студентка, видимо, слегка приподняла бровь. Артист? Лекции?
- Да, он читал лекции! В Центральном Лектории, и на радио, и на телевидение его приглашали. Он сам делал слайды, и сам писал тексты, и сам читал, он был разносторонне, разносторонне одаренный артист, вот я вам сейчас покажу –
И мы не успели опомниться, как на двери повис белый экран, и со шкафа низложился древний проектор, и в руках у нас очутилась стопка ледериновых адрес-папочек с аккуратными машинописными текстами, выбирайте, выбирайте!
Я нечленораздельно мычала, и Наталья сама выбрала папочку – надо полагать, из козырных, и, раскочегарив проектор, откашлялась. Свет погас, и на экране возникла едкая цианово-маджентная фотография букета цветов в вазочке.
«Лекция» оказалась о котиках цветах.
Как они приятны на глаз и на понюх. Какие они бывают полевые и садовые и оранжерейные буржуйские. Как они нас радуют в природе и в горшке. Как они нас позитивно настраивают весной и летом и даже осенью. А вот же ещё икебана, искуства такая. Но мы, советский народ, и тут впереди планеты всей.
Сорок минут, дорогие мои. Хорошо поставленным голосом, с бархатными интонациями, выдержанными паузами и порой – взволнованным шепотом – прорывами в мемуар: вот, вот вы видите этот снимок? Сирень в Москве на фоне церковных луковок? Ему не сразу дался этот кадр! Он договаривался там, в Москве, чтоб его предупредили, когда начнется цветение, и вот ему позвонили и он срочно выехал в Москву снимать, и, к счастью, был солнечный день! А то бы всё сначала пришлось – и договариваться, и ехать! Он ведь задумал сюда именно такой кадр. А эту фотографию про икебану он нашел в журнале «Работница». А вот это он на даче у друзей снимал, две недели мы у них в творческой командировке жили. И экран шевелится синюшно-пурпурными тусклыми пятнами, и фоновая скрипка сменяется фортопьяном (она и в магнитофон не забывала пальцем тыкать в нужных местах, короче, погружение нам было полное).
В конце концов мы вежливо сбежали, оставив в коммуналке на Чехова говорящий призрак упитанного дяди в хорошем для 60-х годов костюмчике. На Наталью мы не были в обиде, напротив, всё сделалось ясно до слёз. Через пару месяцев ее и госпитализировали, шиза очень сильно ее накрыла.
Почему мне так запомнился этот смешно и печально погубленный вечер? Оно ведь уже вымерло, полностью вымерло, то поколение, которое с сериозным видом стекалось в Лекторий по абонементам и разовым общедоступным билетикам слушать эти общедоступные сопли, или проводило часы перед телевизором с чувством честно исполняемого культурного долга. И нет, нет больше таких феерически разносторонне одаренных артистов эстрады – что ж меня не отпускает?..
