«Наступает пора приготовлений к Рождеству. Ответственность за предстоящие торжества снова ложится на "старшую по новициату", которой придется написать еще одну пьесу ко дню ангела настоятельницы. Поэтому сценарий рождественского представления очень прост: приходит Младенец Иисус и просит как милостыню сердце каждой из двадцати шести кармелиток. "Это предвечное Слово просит у вас подаяния!" В простых, незамысловатых двадцати шести куплетах Тереза выражает столь дорогую ей истину. В образе обездоленного младенца униженный Бог молит людей о любви.
Тереза бережет силы к именинам матери Агнессы (21 января). "Бегство в Египет" представляет собой мрачную историю разбойников, встреченных святым Семейством в изгнании. У атамана шайки ребенок болеет проказой. При погружении в ванночку Младенца Иисуса он мгновенно исцеляется. В этой "миссионерской" пьесе попадаются забавные сценки, например, когда разбойники Абрамин и Торкол от чрезмерной радости начинают потешаться и петь смешные куплеты на мотив "Эстудиантины" - модной популярной песенки.
Но матери Агнессе представление не понравилось. Пьеса, написанная ко дню ее ангела, ей кажется слишком затянутой. Не дождавшись конца, она прерывает спектакль и упрекает автора в неспособности быть краткой. Тереза плачет: это полный провал послушниц, упорно и серьезно репетировавших.
Накануне во время вечерней молитвы сестра Тереза вошла в церковь и, встав на колени перед матерью Агнессой, отдала ей тетрадку с воспоминаниями. (Тереза сшила в одну шесть тонких школьных тетрадей.) Не раскрывая, настоятельница положила ее в ящик шкафа у себя в келье. И Тереза никогда так и не спросила ее, прочитала ли она те воспоминания и что она о них думает.»
(Ги Гоше, «История одной жизни»)
- тут же вспомнила параллельное.
Ну или перпендикулярное.
Из православной жизни.
«Удивительное смирение побуждало отца Филадельфа отводить от себя всякую людскую славу.Он не мог признать за собой чего-либо высокого и святого и считал себя последним из всех людей.
Имел старец от юности своей немало способностей. Одной из них было стихотворство. Когда чьи-либо именины — отца Наместника или какого другого должностного лица Лавры,— он обязательно смастерит стих по этому случаю. Сам надумает, напишет красиво, обведет нарядным орнаментом. И все это устроит на большущем листе бумаги, чтобы было внушительно и солидно, как грамота почетная. Напишет так да и молчит, чтобы никто не знал, чтобы все это было неожиданностью и сильнее всех поразило. Придет в трапезную, а свое творение свернет трубочкой да в широкий рукав рясы спрячет. Сидит с братией и переживает: вот сейчас обед кончится, все встанут, помолятся, и тогда он выйдет на середину да совсем неожиданно будет читать стих пред именинником. Сидит и переживает.
Кончался обед, звенел звонок, вставали, молились. И вот тогда наступал самый страшный момент для отца Филадельфа. Он выходил на середину трапезной и как можно торжественнее, деловитее разворачивал у всех на виду свою грамоту, несмело и будто виновато читал поздравительный стих. А руки-то, руки у него трясутся — грамота так и пляшет в воздухе. Старец бодрится что есть силы. Но по улыбающимся лицам братии можно понять, что все видят, как отец Филадельф изрядно трусит, слова у него путаются, и язык-то плохо ворочается, и голос-то срывается. Но уж когда торжественная декламация завершится, старец счастлив, как малый ребенок. Он смущенно улыбается, щурится, прячется за других, прямо не знает, куда и деть себя. Тут братия подходят и поздравляют его с успешным, даже блестящим выступлением, и нашему поэту достается похвал вдвое больше, чем самому имениннику.»
(арх. Тихон Агриков «У Троицы окрыленные», часть вторая.).
